У подножья Эдельвейса - Страница 21

– Ты будешь делать то, что я тебе скажу. – И Джон с решительным видом направился в кухню.

– Не буду! – крикнула ему вслед Линда, уже вошедшая в азарт. Все-таки это очень приятно – давать свободу своим желаниям, не выбирать слова, не думать о последствиях сказанного.

Очень скоро Джон появился с чашкой в руке. На этот раз он просто поставил ее на тумбочку рядом с кроватью и сказал:

– Когда вернусь, чтобы было все выпито.

И ушел. Мол, попробуй не подчинись, даже контролировать не стану. Но Линде только этого и нужно было. Отлично! Губы ее расплылись в хитрой улыбке.

– Лютик, Люточка, иди ко мне! Лютый!

Собака подняла голову. Движение это было столь выразительно, что говорило само за себя. На человеческий язык его можно было бы перевести следующим образом: «Да-да, я вас слушаю».

– Лютик, иди сюда. Возьми.

Кровать была очень широкая. Линда легла поперек нее и, взяв чашку, свесилась вниз головой, протянув руки:

– Возьми, мой хороший.

Пес, не торопясь, встал, потянулся и, подойдя, принюхался. Видимо, острый запах ему не понравился.

– Ну, выпей, будь другом. Пожалуйста. Я же умру, если стану это пить. Ну, Лютик!

Линда чесала большое ухо, гладила загривок, широкий лоб.

– Ну, миленький, ну, выручай, а?

Пес смотрел на чашку недоверчиво, но ему, по всей видимости, хотелось помочь человеку. Глядя на выражение его морды, можно было подумать, что собака просчитывает возможные последствия поступка, который собирается совершить, – такими сосредоточенно-осмысленными выглядели его глаза, даже сама поза. У Линды возникло ощущение, что она говорит с человеком.

– Лютик! Хороший!

И вдруг пес метнулся к камину, кинув на прощание встревоженный взгляд, который словно говорил: «Спасайся, кто может!». Дальше все происходило слишком быстро. Сначала раздался звук шлепка, который Линда не столько почувствовала, сколько услышала, потом острая боль, исходящая от чьих-то пальцев, ухвативших ее за ухо. Куда во всей этой сумятице подевалась чашка, Линда так и не успела понять. А комната уже наполнилась громогласными возгласами:

– Это еще что такое? Это ты так лекарство пьешь?

Линда, памятуя о недавнем шлепке, зарылась поглубже в одеяло во избежание продолжения экзекуции. Странно, но в этот раз никакой обиды она не почувствовала, напротив, ужасно хотелось расхохотаться. Линда, слушая гневную тираду, зажала себе рот ладонями, но не могла удержаться.

– Неужели сама не понимаешь, что это тебе надо?

Она рассмеялась самым веселым, задорным смехом, на какой была способна. Ей показалось, что вся комната словно заходила ходуном. Радостнее заплясало пламя в камине, засуетились блики на стенах, заискрились стекла в окнах. А Джон… Джон, со строгим, расстроенным лицом, выглядел посреди этого смеющегося пространства почти что белой вороной. И от того становилось еще веселее.

– Ах тебе смешно! Да я тебе сейчас всыплю по первое число за такие вещи! – И он решительно заходил по комнате в поисках чего-нибудь, чем можно было бы осуществить свое намерение. – И пускай твои родители меня потом хоть засудят.

– Я… я… боль-ль-ше… – Линда действительно очень хотела извиниться за свою глупую выходку, никак не тянущую на двадцать три года, но смеяться хотелось еще сильнее. Смех душил, давил, заставлял складываться пополам, не давая возможности набрать в легкие воздуха, чтобы произнести хоть что-нибудь членораздельно. – Больше… не… бу-бу-бу…

А между тем ситуация становилась катастрофической. Джон разозлился не на шутку. Впрочем, это было неудивительно, если учесть последовательность всех сегодняшних событий. Правда, к счастью, ему на глаза не попадалось искомых предметов вроде ремня. Вероятно, он ими не пользовался.

В конце концов Джон просто остановился рядом с кроватью и, свирепо сверкая глазами, гаркнул:

– А ну-ка поворачивайся!

Линда, едва сумев удержаться от смеха, состроила жалобную мину.

– Джон, миленький, хороший…

Но тут ей в голову пришло, что такими же словами она пять минут назад говорила с Лютым, и теперь не рассмеяться стало просто невозможно. Поэтому вместо «прости, пожалуйста» из груди вырвалось очередное «п-гы-гу-жа-лу-ха», успевшее-таки перемешаться со слогами приготовленной фразы.

Но Джона это только еще больше разозлило. В следующий момент одеяло отлетело в сторону и сильные руки перевернули Линду на живот. Последовавшие за этим десять шлепков по филейной части сопровождались строгими наставлениями, которые Линда, увы, прослушала, поскольку смеялась так, что просто не могла адекватно воспринимать обращенные к ней слова.

Шлепать это хохочущее создание, которому наказание доставляло чуть ли не удовольствие, было просто невозможно. Однако Джон, видя подобную реакцию, и сам стал успокаиваться. Действительно, и чего он так разошелся?

А веселый радостный смех звенел в ушах золотистыми счастливыми переливами, проникая в самое сердце, наполняя душу каким-то светлым чувством. Гнев, досада словно растворялись в нем, подобно куску сахара в горячем чае. Нет, правда, стоило ли устраивать трагедию из детской выходки? И Джон, опустившись на кровать рядом с Линдой, улыбнулся.

Она, тут же повернувшись, ухватила его за руку и с трудом выговорила:

– Ой… ха-ха-ха… дай сюда свою… ха-ха-ха… карающую… ха-ха… длань.

Джон заботливо накрыл трясущееся тельце, почти утопающее в складках пижамы.

– Ну что, уже ни рука, ни нога не болит? – Он тоже засмеялся, добродушно, ласково, без тени иронии.

Линда в очередной раз зашлась от хохота. Бывает такое настроение, когда все кажется жутко смешным. А потом, через пару дней, вспоминаешь и думаешь: чего, собственно, было так веселиться? В аналогичном состоянии, по всей видимости, сейчас и находилась Линда.